***
пустота и пух лебяжий
суета и пух лебяжий
простота и пух лебяжий
в голове сплошной бардак
кто тебя теперь обяжет
кто тебя теперь накажет
безо всяких слов и лажи
кто обнимет просто так
человек взрослея пресен
никому не интересен
и скорей всего мудак 

никуда спешить не надо
ни к кому спешить не надо
ни по чем спешить не надо
на войне как на войне
нету в будущем награды
нету в будущем услады
никакой там бля услады
ни ему ни нам ни мне
только космос не валгалла
только космос не валгалла
только космос не валгалла
индуистская луна
я хочу на матч реала
я хочу чтоб остро жало
чтобы крепче целовала
не пустыня-тишина
не холеная могила
что заранее постыла
не болвана не дебила —
больше света и огня —
а веселого заразу
чтобы все везде и сразу
до отпада до экстазу
ох — енного меня 

​

​

ТЕНИ

(Немного стихотворений рубежа эпох)

 

1.

Над кладбИщем ветер, и нищим

все труднее вином согреться,

каждый воин о счастье свищет,

каждый волен выдумывать детство.

Каждый волен выдумывать действо,

сочинять об эпохе басни,

ты мне скажешь, якая дерзость

при честном при народе - счастье.

Соучастие, сочленение,

быт, распластанный на иконе,

за окном прозрачные тени,

и ребенок болеет корью.

Вот, блин, выдумал, сад идиллий,

но садовник набрался лиха

и стреляет не в меру дивно,

чтобы  стало легко и тихо.

Кошки видят дома иначе,

чем хозяева, птицы строже

верят в песни, и шаг оплачен

только тем, что все подытожено.

Код двоится. Разряд и прочерк.

Мы устроены вряд ли сложнее,

чтоб коньяк пить холодной ночью,

нагло празднуя  лотерею.

 Но отплевываясь люголем,

аспирином, барбитуратом,

только к выродкам, только к гоям,

соглядатаям виноватым

отступить есть надежда. Каюсь,

карты спутаны, местность в тумане,

и мы заняты пустяками,

богохульники, басурмане.

​

2.

Неизбежные стены

веер выстрел венок

на клочках теоремы

наши трели, щенок,

на лохмотьях системы

наши звезды горят,

это больше, чем тело

листопад, звукоряд

это больше, чем тема

наобум, набекрень

отступившие тени

торжествующий день

​

3. Почти рондо

О Брахман, ты болтлив аль нет,

красотка сделает минет,

доставит толстосум монет

и будет все прекрасно.

Есть киллер, Шиллер и стилет,

не мир, не пир, а пистолет,

кто больше выпил, тот сюжет

имеет, ибо разогрет,

а остальное - частность.

 

Куда ты лезешь. Пыль и срам.

Спят кошки по чужим углам.

Ни трошки скуки. Аз воздам, -

нам говорят о смерти.

Где черти, где нетварный храм,

захочешь - с девкой по горам,

захочешь - все напополам,

на троне - папа, тут - бедлам,

бессонница как перхоть.

 

Не поминай меня. Чужим,

ненастоящим, пьяным в дым,

избегнувшим платить калым

за право улыбаться.

Я знаю, то, что остальным

неведомо, но третий Рим,

стоит, и мы с тобой стоим

среди плевков-оваций,

так, как немыслимо другим.

 

4

Из последствий, нам посланных,

из отчаянных сил -

тишина, память посоха,

звук растянутых жил.

Или праздник на пристани,

иль танцкласс под луной

что сумели мы высвистать,

где нам путь именной?

Я с тобой, беспокойною,

все свищу наугад,

нашу жизнь безконвойною

загоняя в закат.

Переписывать в повести

не придется главу,

ехать долго на поезде,

чтоб понять - где живу.

 

5  Сонет

Убежище, обитель, обиход,

день - черный кот с дорожною котомкой,

и каждый проскользнувший знает только,

что выскользнул. Но тоже не дойдет.

 

Под витражами вечности - попойка,

война, торговля, сутолока. Крот

бессмертия свою идею прет

по подземельям. Браво, землеройка!

 

И всадники, и спутники - вассалы

движенья друг ко другу. Слишком мало

оставлено нам времени на вздор.

Знобит, любовник ищет, где приткнуться,

кто вертит твердь, кто просто вертит блюдце...

Суд не спешит, но ясен приговор.

 

6

Похоронная бумага

не написана пока,

и в кармане плещет фляга

дорогого коньяка.

 

Я с тобою, голубою,

эх, голу́бою,

придаюсь тоске - разбою,

маюсь с глупою.

 

Коренной - то наш в упряжке

захромал,

песни громкие, с оттяжкой,

карнавал.

 

Кареглазому сатиру

свищут вслед,

нам потеха и потира,

всем привет.

 

Лай чертей из преисподней,

да по милости властей

в храме празднуют сегодня

праздник тысячи плетей.

 

Взгреют ратника и фею

раскатавшие губу,

корифея, котофея,

борзописца - на губу.

 

Шконка жесткая такая -

не впервой,

заплачу за предыханье

головой.

 

Русь - минетчица, подруга,

а вокруг

лишь неметчина по кругу

без подпруг.

 

Разговоры о высоком,

пропасть, всласть,

но у власти нет истока,

чтоб припасть.

 

Я тебе пишу налево,

наискось,

издеваться, королева,

брысь и брось.

 

Если дрожь берет и жалость

невдали,

значит плохо нам взлеталось

от земли.

 

Эх, направдая неправда,

псина - ложь,

но тебя, река - Непрядва

хрен поймешь.

 

То безумцам подвываем,

то молчим,

то друг друга посылаем

к папе в Рим.

 

То поспим, то для привет-

ливых речей

приготовим марафет

погорячей.

 

Не томи меня, красотка,

лучше кинь,

без тебя мне жизнь как водка

без аминь,

 

без тебя мне жизнь - колодки

без суда,

так что валим все решетки -

и айда.

​

7

Одиночество, умолчание,

ветер, осмеянный и бесплодный,

хохоток серой карлицы за плечами,

отчаявшейся умереть свободной.

Кто ты, спросят священника за молитвой,

с кем ты, спросят хозяина после драки,

плащ-подорожник, и слезы вытри,

вслед тебе воют во мглу собаки.

Вали! Но блуждая, храни измену,

воздух отмерен на три прихлопа,

сон бьется в голову, выстрел - в стену,

все меньше времени до потопа.

​

8

                        "Мы как-то странно здесь пересеклись"...

Расплатится. Сполна. Спьяна

рассчитаться за дым и даль,

как несла на спине волна,

как баюкала пастораль.

Рифмоплет, что умеет он,

окончанья собрать в кулак,

из молчанья выдавить стон

и услышать, что сам дурак.

Так с небес разлетится весть,

что окончена наша часть,

если ты остаешься здесь,

если мне остается упасть

средь заснеженных русских сердец

на веселый январский снег,

через тысячу слов, наконец

завершится двадцатый век.

Век побега, век - зверолов,

мандельштамовский век - надрыв,

он, сметающий пыль с углов,

разбухающий, как прорыв.

Переносица, перерасчет,

и со лба только складок бег,

я не знаю, где спит мой черт

и кто тянет меня наверх.

Я не знаю. Я все сказал.

Наша память надежд верней.

Пусть полночный калужский вокзал

взялся сматывать ленту дней,

глупо милой тебя называть,

ревновать к непрожитым дням,

это только слова, слова,

они слишком послушны нам,

они спят на плече моем,

они спят у тебя на руке,

они кошкой прокрались в дом

и не стынут на сквозняке,

и, похрустывая на зубах,

в междометиях зная толк,

они метят меж глаз и в пах -

человек человеку волк.

Никогда не скажу, что люблю,

как умею, так ворожу,

и повадку лисью твою

с легкой горечью отслежу...

наших споров сребристая взвесь

поднимается с дымом ввысь,

славно все ж, что мы встретились здесь,

странным образом пересеклись...

 

9

Кустарных ремесел

нежна канитель,

я начал и бросил,

ты дальше потей,

тачай себе обувь

и платьице шей,

мы - правильной пробы

средь прочих вещей.

Живое – живому,

а мертвым на слом

гондоны, хоромы

и баба с веслом.

Кудахтали парки,

чтоб ткать полотно

в подобной запарке

потребно вино.

Небесная влага,

подземная гниль,

истлеет бумага,

останется стиль.

 

10

Полнеба - за слово,

за платьице новое,

за то, бестолковое,

что знаем с тобой.

Хоромы хоронят,

вороны воронят,

а нам - прочь из дому,

в дорогу домой.

Пускает Россия

в расход по мессии

раз в месяц  - красиво,

хоть смейся, хоть вой.

Надеясь на силу,

по свету носились,

и вот заблудились,

красивая, пой.

Блудили, блазнились,

бывали, летали,

кого потеряли

и что обрели,

бывали мы

несправедливы местами,

не прыгнули выше

чужой головы.

На небе апостол,

над строчкой апостроф,

а жизнь как апокриф,

а песенка - в крик,

годами глядели

мы в черные окна,

(тот юноша в окнах -

сегодня старик).

​

11

Я писал, сочинял, выдумывал, черт возьми,

проекты, истории, фразы и диалоги,

как это водится между людьми

и как не умеют боги.

Тысяча тридцать третий раз история не сорвалась,

там, где положено, власть, там, где постелено, спать,

и пожилой надсмотрщик спросит, смеясь:

загрустил? опять?

Обычный пейзаж: на берегу реки,

человек средних лет считает сроки надежд,

и не срастаются какие-то пустяки,

так где ж

искать ему отдохновение, как не на белой груди,

прихватывая губами острие соска?…

 

… не буди

дурака…

​

12

Опостылели слова,

надоели доводы,

у бармена голова -

гиря трехпудовая

​

13

Поелику пели,

плакали, давились,

чудо нарасхват,

кепка набекрень,

из машины старой

недоумок вылез

и зажег над Азией

новый день.

Кто такой особенный,

к богу быстроногий,

к девкам смелокудрый,

пьяный и смешной,

кто в летах навыворот,

в пиджачке с дороги,

с травкой запрещенной,

речью заводной?

Я любил отраву,

он любил оторву,

мы любили поровну,

я и он,

но явился мастер,

объяснил, что формула

кособоких хижин -

крепкий небосклон.

По покатой крыше

мы съезжали выше,

соловьи сердешные

провожали нас,

но в хозяйском подполе

тусовались мыши,

все обгрызли песенки

и пустились в пляс.

Сыр небесный дырками,

мир известный дольками,

черное на белом,

здоровое в больном,

в платьице заштопанном

топает история,

ночью неразборчивая

и лахудра - днем.

А на небе матовом

вечеринка частная,

истины причастники

вышли за травой,

мы по крыше съехали

и презрели частности,

с девками цалуемся

к низу головой.

​

14

Хорошо, что пейзажа истерика

нам описывает вполне

дым костра и стенанье холерика,

не погибшего на войне.

 

Хотя было их - приграничные,

перекатные и ничьи,

и над каждой такой  - привычные

заливались весной соловьи.

 

«Так не пишут уже», - как водится.

«Официант, если можно счет».

И заступница Богородица

для желающих что-то еще...

​

15

Мое случайное бесправие,

Хотеть – реальная отрава,

Все начинали здесь за здравие,

Молчи, шалава.

Пластинка крутится, бессмертная,

Винил, сказали, что отыграно,

Жизнь раздевает зло и медленно,

И колет иглами.

Переиначенная версия

Под легкий матерок прохожих,

Шопен – для райских нужд конверсия

Нас, непохожих.

​

16.  Из Гильевика. Чудовища

 

Есть очень добрые чудовища.

Они садятся напротив вас, щурясь от нежности

и кладут на ваше запястье

свою волосатую лапу.

 

Однажды вечером

когда все в мире станет багряным

и камни полетят со всех сторон света

они проснутся.