***

Не искали меня печали,

Я их сам по одной собирал

Там, где галки на поле кричали,

На котором я лютики рвал.

 

Опустела дорожная сумка,

Износились мои башмаки,

И наследство мое, недоумка,

Лишь играющие желваки...

 

Сгрыз буханку железного хлеба,

Обломал золотую клюку

И тропинку до самого неба

Протоптал к праотцу старику.

 

Взгляд дотошный потерян в истоме,

На поверку – одна пустота,

И тоска о заброшенном доме,

Где томится душа-сирота...

​

​

Из сборника «Омут»

​

СТРАННИК

Отдохни, усталый странник,

Перед дальнею дорогой,

Посиди на мшистом камне,

Чтобы поднабраться сил,

Посиди здесь и подумай

О своём существованьи,

О своей бродячей жизни

И о том, что пережил.

 

Пред тобою мир простёрся

Бесконечной пёстрой лентой.

Ты один на мшистом камне

В беспредельности земной.

Пусть же будут твои мысли

Беззаботны и приятны,

Пока ты на камне мшистом

Отдыхаешь всей душой.

 

Ты хлебнёшь ещё страданий

И не раз беду познаешь

На большой дороге жизни,

Что дано тебе пройти.

А пока на мшистом камне

Перед дальнею дорогой,

Размышляя о приятном,

Улыбайся и свисти.

 

Будет утро, будет вечер,

Будут солнце и ненастье

И ещё открытий всяких

Столько, что не перечесть.

Счастлив ты, усталый странник,

Человек благословенный,

Ибо ты всегда имеешь

Место, где б ты мог присесть!

 

​

* * *

Ничего из того, что хотелось,

Ничего из того, что желалось,

Ничего из того, что мы ждали,

Ничего, ничего не сбылось.

Песня юности так и не спелась,

И надежда напрасной осталась,

Вместо радости только печали

В жизни нам испытать довелось.

 

Лишь в холодных пространствах вселенной,

Где сияние звёзд бесконечных,

Где клубится во тьме равнодушно

Только звёздная мёртвая пыль,

Понимаешь, что всё в мире тленно,

Что и в платьях одежд подвенечных

Жить нелепо, и пусто, и скучно,

Да и жизнь — только ржавый утиль...

 

​

* * *

Симметрия семи тревожных нот

Сплетает нежно музыку для клавиш.

И кто её, тончайшую, поймёт?

И как её, тональную, расставишь?

 

За стойкой бара бархат знойных вин,

И барский тон льёт баритон нестойкий,

Невинной дышит музыкой камин,

Творя причудливые из огня постройки.

 

В углу лопочет глупости рояль,

С судьбой играя в кости белой масти,

Вызванивает чёрная эмаль,

И белое у чёрного во власти.

 

Пожар? — и жар по сердцу от тепла

Напева в настороженной гостиной.

Мелодия, расправив два крыла,

Уже пространство стен переросла

И скрылась в ночи песней лебединой.

 

Кистями рук незримо трепетать

В такт духу звуков, изощрённым ухом

За музой сновидений улетать

С устами мук — и на мгновенье стать

Не человеком, а бесплотным слухом...

 

​

* * *

Полно разлук,

А встречи так случайны.

Пожатье рук —

Как отзвук вечной тайны.

 

Поднять глаза

Уже не можем прямо.

Кто против? — За!

Одна и та же драма.

 

В тени любви,

На почве раздвоенья

Благослови,

Господь, дух притяженья!

 

В садах зимы,

Под спудом плащаницы,

Проходим мы,

Чтобы с толпою слиться,

 

И пьём вино,

Всегда во власти грусти...

Ах, всё равно

Мы жизнь свою упустим.

 

​

ПОСЛЕДНЯЯ ВОЛЯ

Пускай меня положат на костёр,

Что из поленьев сложен смолянистых,

И брошу я последний вечный взор

В пространство между туч и пиков мшистых.

 

Пускай горящий факел поднесут

К поленнице, где труп лежит недвижный,

Чтоб я вступил принять небесный путь

Пред ликом почитаемого Кришны.

 

Закорчится немая плоть в огне,

Исполнив свой победно-страшный танец,

Я улечу на огненной волне

И в солнечный вольюсь протуберанец.

 

И там, средь галактических глубин,

Паря, как дух, привольно и свободно,

Пойму, что Бог, Всесущий Господин,

Один царит везде бесповоротно.

 

​

* * *

Ещё один разбег — и сердце упорхнуло

Сквозь стаи облаков в неведомую высь,

И где-то в этот миг вдруг судно затонуло,

Разбившись в темноте о каменистый мыс.

 

И в глубине небес мгновения и годы,

Колеблясь между звёзд, как парус на волне,

Душа струит лучи, пронзая ими воды,

Где сотни низких душ покоятся на дне.

 

А память — как мираж — огнём Святого Эльфа

Кочует по волнам, вздыхая и ропща

Над каменистым дном того морского шельфа,

Где души «упокой» пропели сообща.

 

И вечно им стенать тоскливым криком чаек,

И вечно им блуждать, не находя покой,

Отринув гнёт смертей — и всё-таки влача их

Сквозь миллиарды лет, как цепи, за собой.

 

​

ИСААКИЙ

Врастая лапами колонн

В булыжник обветшалый,

Стремится к поднебесью он,

Чтоб заглянуть в каналы.

 

И чиркал неба коробок

О купола и шпили,

А выпуклый упрямый бок

Душил автомобили.

 

Один лишь красочный витраж

Царил над всеуныньем,

Где Сам Христос, как Вечный Страж,

Висел на небе синем.

 

Но что Он мог, Господь и Раб,

Смотря на грех оттуда?

Он утомился и ослаб,

Свершив однажды чудо.

 

И только величавый храм,

Венец всевышней власти,

Узрел, как всюду правит Хам,

Всем обещавший счастье.

 

Забыло эхо все слова

Священные под сводом,

И только низкая молва

Ползёт по переходам.

 

И суета повсюду там

В скоплении народа...

Но чем дряхлее древний храм —

Грозней он год от года.

 

​

ПИЗАНСКАЯ БАШНЯ

Где Галилей неотлучённый

Бросал с вершины свой отвес,

Стоит вдовой, судьбой склонённой,

Взор отвернувшей от небес,

 

Та башня, символ стоицизма

И непокорности векам —

Святая каменная призма —

Как вызов небу и богам.

 

Достойна кисти Рафаэля

И Микеланджело резца,

Ты, словно вся во власти хмеля,

Вниз обращённого лица

 

Уж не поднимешь — не пытайся:

Тобою правит Сатана,

Хоть в звуках каменного вальса

Твоя трепещет сутана.

 

Над древним городом, распятым

Жарой, склонила лик, когда

Его дворцам витиеватым

Грозила варваров орда.

 

И так застыла ты от веку,

Забыв годам вести учёт...

К тебе, как пилигримов в Мекку,

Одних туристов лишь влечёт.

 

А было время, время оно,

Когда припасть к твоим стонам

Спешили, право, легионы

Крестьян, монахов, знатных дам.

 

Певцы, поэты, музыканты,

Святые... и кого здесь нет!

Неокрылённые ж таланты,

Шагнув за низкий парапет,

 

Летели вниз, кляня невзгоды,

Тебе последней отдав дань...

Так в Лету канули народы,

А ты стоишь — и только годы

Кладёшь под высохшую длань.

 

Что суета, что мельтешенье

Для камнем писанной судьбы!

И даже страшное паденье

По зову ангельской трубы

 

Не сотрясёт извечных истин

И славы гордого венца —

И труд, что был так бескорыстен

Во славу Вечного Творца.

 

И, спрятанный за небосклоном,

Следит за нами Божий глаз,

И башня пальцем, чуть склонённым,

Веками падает на нас.

 

​

ГОРОД КРЫЛАТЫХ СТАТУЙ

Городам Римини и Падуя

Зажглася полная луна

Над городом крылатых статуй

И, блеском вод отражена,

Бросала свет на сонм крылатый.

 

А те застыли впопыхах,

Не распрямив тугие крылья...

Они любили вечный мрак —

Залог их гордого всесилья.

 

Когда бы не было луны,

Они б взлетели к поднебесью

И, грозной силою полны,

Победную запели песню.

 

И порождали бы в сердцах

Людей, что каждыми ночами

Так жалко прячутся в домах

За ставнями и за дверями,

 

Безумный суеверный страх,

Который кроется во мраке —

В сырых таинственных углах

Зловещей городской клоаки.

 

Но ночи без луны редки,

И статуи тревожно дремлют,

Всегда на страже и чутки,

И, презирая эту землю,

 

Готовы тут же в воздух взмыть

При нервом приближеньи бури,

И уж тогда не заманить

На землю окрылённых фурий.

 

Но спит спокойно городок,

Совсем и не подозревая,

Что столько горя и тревог

Готовит всем — избави бог! —

Его крылатых статуй стая.

 

Они стоят, смирив полёт,

Оскалив алчущие зубы

И вылупив слепые очи,

И ждут, когда их позовёт,

Трубя в расстроенные трубы,

Орган ненастно-хриплой ночи.

 

​

ЗВЁЗДНЫЕ БРОДЯГИ

Не бродить уж нам ночами

В серебристой лунной мгле.

Д. Г. Байрон

 

Выходя ночами на каналы,

Мы следим по звёздам за игрой,

Вписанной в небесные анналы

И в календарей системный строй.

 

Не постичь нам той игры законы,

А вмешаться — вовсе не дано,

И через преграды и препоны

Мы пойдём искать своё руно.

 

Где-то там оно, среди созвездий,

И галактик, и туманных сфер.

Это там, подвластный Божьей мести,

Миллион лет бродит Агасфер.

 

Это там герои и бродяги

(Есть же и герои средь бродяг!)

Скрещивают кварцевые шпаги,

Сидя на кремнёвых лошадях.

 

И сейчас там гибнут государства,

Рушатся большие города,

И, исполненная гнева и коварства,

Движется вселенская вражда.

 

Там не пусто: жизнь водоворотом

Там бурлит, и плещет, и кипит,

И метеоритом-звездолётом

Сквозь пространства до земли летит.

 

Мы туда стремимся сквозь оконца,

Страстной жаждой собирать полны

Золотые апельсины Солнца

И серебряные яблоки Луны.

 

Ткань времён не изрубить мечами,

Захлестнув в пространственной петле...

Мы, увы, не бродим уж ночами

В серебристо-зыбкой лунной мгле!

 

​

КИТАЙСКАЯ СТЕНА

Мы вложили ещё один камень,

И великая масса стены,

Той, что строил народ наш веками,

Встала грозным щитом со спины.

 

Не пройдёт здесь ни конный, ни пеший,

Ни другой нелетающий зверь:

Мы стену возводили без брешей

И без мысли на арки и дверь.

 

Горе пили мы полною чашей.

Прогремит наша слава в веках.

Что по сторону эту — то наше,

А по ту — растекается враг.

 

Кто же, право, посмеет сравниться

С нашей мощью и нашей мечтой?

Век за веком писалась страница

Неизмеренной кровью людской.

 

Мы больных наравне с мертвецами

Муровали в стене с давних нор,

Ну а слабые падали сами

В незастывший и жидкий раствор.

 

Оттого-то так несокрушима,

Так могуча, грозна и крепка

Та стена, что пугающе зримо

Здесь стоит, из камней и песка.

 

Пусть веков беспощадные косы

Бьют в неё, словно страшный таран, —

Не угаснет с годами раскосый

Наш китайский воюющий клан.

 

Ненавистны нам спешка и тленье,

Этот вздор нас пройдёт стороной,

Всех нас, кто прославляет терпенье

За Великой Китайской Стеной.

20 янв. 1987

 

​

САД

Н. Гумилёву

​

В саду ли, в замке ль, во дворце ли,

Куда 6 ни вёл нас долгий путь,

Мы точно знали, что у цели

Мы сердцем сможем отдохнуть.

 

В лесу нас ждали великаны,

Смерть от отравленной стрелы,

Гиены, волки и капканы,

Дерев упавшие стволы.

 

И так ужасно и чудесно

Бродить средь выдуманных чащ,

Где совершенно неизвестно,

Когда же ночь раскинет плащ,

 

И где злокозненные сети

Нам расставляет Люцифер,

Где в глубине его пещер

Мы заблудились, словно дети.

 

Но, крепко сжав надежды руку,

Мы шли во мраке наугад

Сквозь боль, потери и разлуку,

Сквозь смерть и горе — в Райский Сад.

 

Там бьют лазурные фонтаны,

Там распускаются цветы,

Там заплетаются лианы

Досель не виданной мечты.

 

Там звуки дивного оркестра

Лучами льются с потолка,

Подвластны магии смычка

Неустающего маэстро.

 

И вот уж нет в помине страха,

И вот уж пройден долгий путь,

И волей Бога иль Аллаха

Сомненья покидают грудь.

 

И там, среди услад любовных,

Где чудесам предела нет,

Чтоб добрый подсказать совет,

Порой приходит сам Садовник —

Бродяга, воин и поэт.

29 апр. 1987

 

​

ИСТОРИЯ ЛЮБВИ

История любви, забытая – о ужас! –

Средь множества бумаг в третейских тайниках.

Какой великий ум сумел бы, поднатужась,

Извлечь её на свет, стряхнув бумажный прах?

 

Но есть безумцы, есть! Бессчётны их попытки

Извлечь угасший тлен и страсти воскресить.

И даже я, собрав свои пожитки,

Пытаюсь завязать оборванную нить.

 

Склонясь над книгой, рваной и затёртой,

По бледным строкам пальцами водя,

Я всё кричу: «Восстань из гроба, мёртвый,

Хотя б живых на время пощадя!»

 

История любви. Да кто не помнит, право,

Той бесконечной страсти и борьбы,

Когда поставлены на карту честь и слава

И есть надежда избежать судьбы?

 

История любви. Вражда сердец и крови.

Но пьяный дьявол ловит нужный миг —

И вот уж ангел, сдвинув свои брови,

Заносит в Книгу свадебный вердикт.

 

Обручены? Да нет. Всё кончилось кинжалом.

Иль склянкой с ядом. Впрочем, всё равно.

И ржавый рыцарь с поднятым забралом

Под визг кокеток пьёт своё вино.

 

Напрасно всё. Счастливого финала,

Как ни пытайся, в жизни не достичь.

И сам писатель жалобно и вяло

В ночи лелеет древний паралич...

 

​

* * *

В. Набокову

​

О том, что уже не вернуть никогда,

О сладостно-тягучем чувстве ностальгии

Каждый день под окном ему пели поезда —

Всё о России, о России, о России...

 

Клином солнечного света ослеплён,

Закутавшись в шелка шуршащие воспоминаний...

Лето. Деревня. Пятна тени узорной. Клён.

Томная дрожь сердечных напластований.

 

Образ памяти ни на что не похож.

Мутное зеркало зыбкого отраженья...

Призрак в заброшенном доме, который никуда не вхож,

Крылышки бабочки, тронутые лёгким тленом разложенья...

11 мая 1989

 

Из сборника «Опыт»

 

ГЛАЗА

Смотреть на мир туманными зрачками,

Испуганно оглядываясь вспять,

Блестя на солнце чёрными очками,

Чтоб в полутьме растерянность скрывать, —

 

Ужели всё? и больше не способны

Перед лицом рассвирепевших вый

Закинуть в поднебесье камень пробный

Через прорехи мутной синевы?

 

Мы пятимся назад, хотя считаем,

Что бешено бежим всегда вперёд,

Глядим туда — и не подозреваем,

Что это только искривлённый поворот

 

Фольги пространства, вывернутой всуе

В чередованье лунных плоскостей,

И потому мой взгляд томится и тоскует,

Блуждая во вселенской пустоте.

 

Испуг родит дыхательные спазмы.

Перед глазами — радужная рябь.

И вот кишат сомнения миазмы

На дне души того, кто духом слаб.

 

И вот, полны слепого отупенья,

Уже глядят на мир из-под очков,

Нет, не глаза — клоаки преступленья,

Оправленные в омуте веков.

 

В них бездны горя, страха и порока,

Предел тоски, стеснённой в рамках глаз,

И смотрит немигающее око

В параличе невысказанных фраз.

 

Стони, о взор! Пороховая бочка

Твой жалкий и беспомощный прищур.

Пульсируй, роговая оболочка,

В процессе изуверских процедур,

 

Благодаря которым лицезреем

Непостоянство мира и тщету.

Мы взглядом ненавидим, любим, греем,

Напрасно им пронзая пустоту.

 

​

ПОЛНОЧЬ

Долго бьёт полночь глухими раскатами

Пыльных от времени, дряхлых часов.

Рваными время латает заплатами

Чёрную скатерть прорехи веков.

 

Будто сама первобытная сила,

Красною нитью в орнаменте лет

Бархат пространства проткнув, завершила

Чей-то космический, звёздный портрет.

 

Зыбилось время осколками звона,

Каплями крови по камню сочась,

Тускло, тягуче, почти утомлённо

Падал на землю таинственный час.

 

Прошлое в рупор Вселенной вопило,

Глухо бросаясь в полночную тьму,

Устало, тоскливо жизнь в колокол била,

Будто с надеждой взывая к кому.

 

Если б постигнуть туманное, смутное

Время во всей его грозной красе, —

Грохот столетий казался бы лютнею,

Сладко звучащей в стальном колесе.

 

Видимой сделалась связь временная,

С неба откинулся ржавый засов,

Грозным значеньем веков наполняя

Каждый удар эпохальных часов.

 

Есть некий смысл в гуле призрачном боя,

Сопровождающего эту ночь…

Даже предвестие счастья — пустое

Время, бегущее мимо и прочь.

 

​

МЕЩАНКА

Я преподнёс гвоздику алую,

Предупреждая Вас во всём.

Вы говорили: «Я Вас балую»,—

Хотя я, право, ни при чём.

 

Я сразу цели посещения

Вам моего не мог раскрыть:

То ли смущало освещение,

Боязнь ли ваш покой смутить?..

 

А я пришёл с мечтой желанною

Признаться Вам в моей любви,

Но ту надежду долгожданную,

Не ведая, разбили Вы.

 

Мы пили чай из тонких чашечек

И говорили ерунду.

Вы принесли секретный ящичек,

Установили на виду,

 

Потом, желанием движимые,

Свою шкатулку отперли

И высыпали содержимое,

Давно лежавшее в пыли.

 

И в этой груде с безделушками,

Где пахли терпкие духи,

Лежали, смяты побрякушками,

Мои любовные стихи.

 

И Вы смотрели упоительно

Мне ясным взором прямо в рот,

А я проглатывал мучительно

Застрявший в горле оборот.

 

Я молча встал. В поклоне, вежливый,

Склонился холодно на миг

И тихо молвил в гневе: «Ежли Вы

Не оценили мук моих,

 

То не о чем нам разговаривать:

Мне Ваша суть ясна теперь.

Я не могу Вас переваривать!» —

И вышел, хлопнув сильно дверь.

 

Вы верно, дорогая панночка,

Моим поступком смущены.

Но Вы лишь милая мещаночка,

И Вами порывы не даны.

 

Сейчас мне образ Ваш развенчанный,

Признаться право, даже жаль.

Вы можете быть славной женщиной,

Моей возлюбленной — едва ль...

 

​

ЭЛИНОР

В полусне ли, тоске иль печали

Отрешённо блуждающий взор

Видел, как из туманящей дали

Мне являлась моя Элинор.

 

Приходила и в кресло садилась

В вольной позе, нога на ноге,

И отточенным блеском светилась

Над челом бирюза на дуге.

 

Мы глядели друг другу бесстрастно

Взглядом сумрачным прямо в глаза,

И сверкала звездою прекрасной

У неё над челом бирюза.

 

Этот взгляд равнодушно-открытый

Словно высечен был изо льда.

И сияла, дугой перевита,

Тем же мертвенным светом звезда.

 

Она крик из души исторгала,

Забираясь в её тайники,

Словно мне целиком предлагала

Все на свете свои ледники.

 

Что чему придавало окраску:

Очи камню иль камни очам?

Что вносило в сближенье опаску,

Не подвластную чуждым речам?

 

Ждал величественность — но иную,

Что дана мукой горькой в любви,

А увидел тебя ледяную,

С ледяным ощущеньем в крови.

 

Может, ты — это лишь оболочка

Растерявшейся в чём-то души?

Может, ты — это некая точка

Излюбившихся страсти вершин?

 

Не пойму — и сижу, заворожен,

Проникая в загадочный взор

Этой женщины, образ чей сложен

Из заклятья времён — «Элинор».

 

Мне доступны любые заклятья

И любой очарованный лик,

Вьюгу гордой души прикрывать я

От слепящих лучей не привык.

 

На краю омертвляющей бездны,

Бросив чувствам последний укор,

Я кричу, как слепой, бесполезный,

Но спасительный зов: «Элинор!».

 

О, приди! — но другая, другая,

Разожги жарким взглядом огня,

Первородным чутьём постигая

Сквозь мятежную накипь меня!

 

​

ПОЛЕ БРАНИ

Череп змея обвивала кольцом,

Гибель олицетворяя,

Скалился череп безносым лицом,

Зубы свои оскаляя.

 

Среди костей, что белеют в траве,

Ворон расхаживал важно,

Клювом долбя по пустой голове

Как-то надменно-отважно.

 

Братья его понабили зобы,

Уничтожая останки.

Что им капризы какой-то судьбы

После подобной гулянки?!

 

Страшно и терпко воняет гнильё.

Чад удушающе сладок.

Лишь раскричавшееся вороньё

Портило мёртвый порядок.

 

Пусто. Над степью закат догорал.

Солнце садилось в перины.

Чутко бродил одинокий шакал

Средь беспредельной равнины.

 

Камень — единственный в поле валун,

Вот и готово надгробье.

Стон ковыля — шорох ветреных струн —

Жалкое песни подобье.

 

Снова молчанье. Извечная глушь,

Спящая в поле веками…

Только всё чудится: тысячи душ

Пляшут во тьме светляками.

 

​

* * *

Узри печальное в созвездье

На перепутье трёх комет,

Пошли таинственную весть Ей

Туда, где никаких примет,

 

Туда, где нет путей и тропок,

Где всё снегами занесло

И где идёт со смертью о бок

Непостижимое Число.

 

Пронзи очами эту пустошь

И след свой в далях замети.

И если я не дотянусь — что ж,

Тогда ты взор мой обрати

 

На горестное сочетанье

Немеркнущих печальных звёзд

И мне, под тихое рыданье,

Вложи в уста сирени гроздь.

 

Пойми, всё кончится когда-то

И разорвётся полотно

Картинно пьяного заката,

Наляпанного на окно;

 

И резко распахнутся створки,

И вломится к нам Млечный Путь

Зигзагами комет восьмёрки

На перспективе далей гнуть;

 

И всю раскроет панораму

Небес нетронутая глубь,

Чтоб разыграть украдкой драму

Так и не встретившихся губ.

 

Проникни за ненастный полог

И сдёрни с жизни пелену,

Чтобы не видел взгляд мой, олух,

Одну кирпичную стену.

 

И помертвевшими губами

Сжимая гроздь, я буду ждать

Тот миг, когда в душевной драме

Устанет сердце сострадать.

 

ПЛАЧ

Где на стыке века

обнажилась ось

огненного древка,

Слово пролилось —

и всплакнула девка

в перестук колёс:

 

«Ой ты, мати-мама,

мать сыра земля,

из какого хлама

ладишь короля,

щеголя и хама,

фата и враля?

 

Вышел барин важно

и на трон взошёл,

скинул, бесшабашный,

голубой камзол,

захватил, сермяжный,

колдовской престол.

 

И разверзлись хляби,

вспучилась вода,

от суконной ряби

мутного стыда

встала на ухабе

горюшко-беда.

 

Это Русь-котомка

сброшена с седла.

(Траура каёмка...

...чёрная зола...

а к ногам потомка

слава и хула.)

 

В чисто поле выйти

с чёрным табуном

да заохать выпью,

свистнуть кистенём,

да излишек прыти

погасить вином...

 

То-то будет лихо,

то-то будет скач!..»

Жирная купчиха

слопала калач,

ждали: будет тихо,

а взметнулся плач, —

 

рваная прореха

на нагую кость...

Это в крике стерха

обнажилась ось...

Князь на стыке века

вышел на погост.

 

И слепой, и зрячий,

с кровушкой из слез,

он молитву клянчит

на чумной обоз...

Только дева плачет

в перестук колёс.

……………..

Что всё это значит?

Господи Христос!

 

​

* * *

Попытку сделаем наш диалог раздвинуть

И мысли мелкие, что не способны суть объять,

Оставим втуне и свободно взглянем

На мир, мерцающий за рамками ума.

Пространство по имени Катя

 

На мир, мерцающий за рамками ума,

Наводит, как ни странно, жизнь сама,

Все мысли мелкие, пороки и обиды,

Гомункулусы чувств, словесные гибриды,

 

Где вечность дробится на сколы ветхих фраз,

Где оптимист сиречь забывший время нытик,

Где Сам Господь — и Тот калиф на час

Среди наук, познавших много гитик, —

 

Короче, тот котёл, где щи, с названьем жизнь,

Клокочут и бурлят, крутя водовороты...

И что нам, овощам, до укоризн

В желудке тех, кого тошнит до рвоты?

 

Пространство отражает нас самих

Примерно так, как комната с кривыми зеркалами,

Где, если мы выхватываем миг,

Он кроет нас сплошными матюгами.

 

Таков мой сказ (почти по Малларме!),

И коли недосуг — се значит: нет досуга…

Свобода обретается вы тюрьме,

Игры страстей, где опыт мы воруем друг у друга.

 

​

НЕБЫВАЛЬЩИНА

(Российская пустобрёшина)

 

Где-то в дáли птица скрыта,

Только щебет и слыхать.

Бьёт в разбитое корыто

Нечисти лихая рать.

 

Этот звон по свету ходит,

Птицу за душу берёт,

Вот она с ума и сходит –

Как проклятая поёт.

 

Это бéсовская сводня

Крутит пальцем у виска:

Что бы вытворить сегодня,

Чтоб осталось на века?

 

Сворой все впряглись в оглобли,

Тянут кто во что горазд:

Кто за ухо, кто за сопли,

Кто и просто: раз-и-раз!

 

Ставят в море рваный бредень

И вытаскивают ил...

Понаслушаешься бредней –

Будто сам сто лет прожил.

 

Ступишь шаг – и сразу лужа.

А за лужею – плетень.

Пока лезешь неуклюже,

Глядь: уже прошёл весь день.

 

Обернёшься, глянешь в омут,

Перекрестишься росой,

Побежишь к родному дому

Кучерявый и босой,

 

А уж там растёт крапива,

И в саду – чертополох.

Так всё косо, так всё криво,

Что и пёс дворовый сдох.

 

И везде ухваты, шайки,

Пышет печь как из ведра,

И цыгане-попрошайки

Тащат гуся со двора.

 

Плюнешь смачно в шайку-кадку,

Упадёшь на сеновал

И решаешь там загадку:

Спал сегодня иль не спал?

 

Но гнилой соломой крыта

Вся земная благодать.

И далече птица скрыта

Только посвист и слыхать...

 

Всё пропахло старым салом.

Закоптились чугунки.

И останется – за малым –

Только натянуть силки,

 

Чтоб поймать коня в упряжку

И удрать на край земли...

Только жаль его, бедняжку, –

Обломали костыли...

 

В этих дрязгах позабыто

Всё, что я хотел… Начхать!

В общем, где-то птица скрыта,

Только посвист и слыхать!

 

Из стихов последних лет

 

РЕПЕТИЦИЯ ОРКЕСТРА

Александру Джигиту

 

Вот дирижёр своим стеком взмахнул,

Кистью руки указал направленье —

Сразу возник еле слышимый гул,

В котором пробилось невнятное пенье.

 

Слетел горький крик с белых клавишных губ,

Дёрнул за нить тонко плачущей скрипки,

Вслед рухнуло соло рокочущих труб

И сразу отхлынуло. Тонкий и хлипкий,

 

Как нудный комар, звук зудел в высоте,

Но, пойманный ловко напевом гобоя,

Обрёл наконец свои крылья, и те

В небо его вознесли голубое.

 

Жавронком он там в лазури повис,

Искрой сверкая над сводами хора,

И, томно помедлив, слетел плавно вниз,

Прямо на стек самого дирижёра.

 

Тот же по пульту легко постучал

(Руки — как ангелы трубного зова),

Голос настойчиво-строгий сказал:

— Вниманье! Прошу вас: попробуем снова!

 

​

* * *

Принцип Бога проявляется не в Боге,

А в творении вселенных и планет

В тех чертогах, где все Гоги и Магоги

Сходят окончательно на нет.

 

Там нет ничего — один лишь голый Логос,

Нечто вечно Сущее в Себе —

Златокудрая Парвати, недотрога-с,

Пребывающая в творческой мольбе

 

И произносящая Свой АУМ,

Превращая звук в метемпсихоз,

Чтоб вокализованная заумь

Из effect’а обратилась в cause.

 

СЕНТЯБРЬ. ПИТЕРСКОЕ НЕБО

Соткано небо из нитей желаний,

Нитей мечты и призывной мольбы,

И оторочено шкурками ланей,

И чуть присыпано солью судьбы.

 

И, накренившись могутною выей,

Смотрит, нахмурившись, из-под бровей

На парки, и улицы, и мостовые,

На правду и ложь, на хоромы святые

И плачет прозрачно слезами Сóльвéйг.

 

ФИЛОСОФИЯ,
ПИСАННАЯ ВИЛАМИ ПО ВОДЕ

Неприлично воскликнуть: «Земля!»,

Не узрев даже тёмной полоски.

Оттого путь земной корабля

Неизменно долготный и плоский.

 

Даже не по волнам он плывёт,

А скользит по незримым квадратам

Карты шхер, исполняя гавот

Голубой черепахи со скатом.

 

Символ мудрости в мире так прост,

Что всегда обращается в узел.

Но встаёт неизбежный вопрос:

Удобряющий землю компост —

Это что: победитель или лузер?

 

​

ЭФЕМЕРИЧЕСКИЙ СТИХ

Танец синей черепахи

В точке спая полюсов —

Это как мечта о плахе

Под созвездьем Гончих Псов.

 

И, как ни толкуй Exodus,

В общей сумме — только прах,

Будто то Пафос или Родос,

Будь то шейх иль падишах.

 

Эксгумация пространства

Бьёт в кадык и режет пах,

Уповая на гражданство

В мире синих черепах.

 

Вальс бостон или просто полька?

Падеспань иль краковяк?

Это ж выпить нужно сколько,

Чтоб настиг такой ништяк!

 

Пусть же здравствует люмбаго,

Раз уж сорван зорь засов

И под уравненье флага

Куш внесён из серых сов!

 

Пусть завидуют творяне

Разменявши дэ на тэ,

Что простые россияне

Курят хаш и пьют мате́!

 

​

ВОКРУГ ЛУНЫ

(Бредовая фантазия на тему Жюля Верна)

 

Пёсий труп вкруг ядра, как Луна вкруг Земли:

Непреложны сцепленья законы.

Так и в звёздных пространствах, скули – не скули,

Есть и Змеи, и Лаокооны.

 

Да, у каждого тела свой круговорот

По неведомой сложной орбите.

Посему вечно бутера требует брод,

Ну а нёбо – сплошных чаепитий.

 

Посему и ночнушка сродни ночнику,

А гамаши – и гаму, и маршу,

И ядро уж готово к такому толчку,

Что не снился немецкому arsch’у.

 

Путь рассчитан умом, что эмоциям чужд

И безжалостен, как нож хирурга.

И, забравшись в ядро, не кричи, что не дюж,

С пылом страсти, достойною турка.

 

Но и в точный расчёт из абстракции цифр

Может вкрасться скупая ошибка,

И тогда всё насмарку: и тайна, и шифр,

И спасёт только верная скрипка.

 

Впрочем, скрипка – посланница иномиров

И с Луной не в родстве и не в связке…

Но она для души той святейший покров,

Что влечёт из реальности в сказки.

______________

Немецкий arsch – то же самое что русская ***опа.

 

​

Сказание о Кише:

1.

НА БЕРЕГУ ГРЕНЛАНДСКОГО МОРЯ

«Жизнь — как моё лицо:

Она и груба, и плоска», —

Так сказала Кенцо,

Старая эскимоска.

 

«Жизнь — как моё чело:

Она мудра и в морщинах.

Важно, кто держит весло —

Женщина или мужчина.

 

Коль женщина — жизнь груба,

Коли мужчина — печальна.

Важно, как ляжет «Судьба» —

Карта Таро на натальной.

 

Бог — это ось колеса,

Где нет ни конца, ни начала.

Вселенная — только оса,

Жужжащая в чреве нарвала.

 

Важно, как ты стоишь:

Ведь сопка подобна яме», —

Так ей ответил Киш,

Муж её, ветхий днями.

 

2.

ТАК УЖ УСТРОЕН МИР

«Большая жестяная рыба, плывущая в воде,

Прекрасно знает куда, но не знает где.

 

Направление задаётся дымком фимиама

(Чур, не путать с феминой, коя сиречь дама);

 

И трескучим напевом многолетнего пака,

Чей призыв понимает любая ездовая собака;

 

И благозвучием наполненной ромом фляжки,

Булькающей в такт бегу собачьей упряжки…

 

Впрочем, рыбе до них нет никакого дела:

Она и так в водах залива сопрела

 

В огне безмолвных ракушечьих словопрений,

С учётом мозаики холодных и тёплых течений.

 

Если рыбе неймётся, то что ж ты молчишь? —

Вопрошал ропак ветхий днями Киш. —

 

Воистину, если гармония мира — китовый ус,

То хаос и суматоха — кровососущий гнус».

 

3.

НА ЛЬДИНЕ

«Рак на горе уже час как свистит, —

Киш размышлял, уплывая на льдине. —

Рак по натуре своей трансвестит

И любит на солнце лежать, а не в тине.

 

Он подал мне знак: отправляйся, мол, в путь,

Неча пенять на судьбу и подагру:

Давно уж замёрзла в термометре ртуть;

Давно уж тюленя скормили онагру.

 

Где иглу стоит — там и пядь бытия.

Чего ещё больше желать инуиту?

Жизнь — наконечник стрелы иль копья,

Что приторочен внахлёст к сталактиту.

 

Так мыслил всегда я, так буду и впредь,

Пусть волос мой сед и нá сердце иней.

Меня не пугает начётчица-смерть:

В просторы морей я плыву к ней на льдине».